Днём, когда жарища нереальная, любой уважающий себя домовой ни за что не выйдет за порог своего дома. Когда можно сквозь прохладные сени незаметно пробраться в ещё более прохладную кладовую, да ещё с хорошей компанией, можно считать, что день задался.

– Лялька, сегодня ты моя компания. Пошли в чулан картинки рассматривать, можно новых картинок поклеить, а можно папкин буфет разглядывать. До сих пор не могу понять, как такую красивую и нужную вещь в чулан определили. Окошечки на нём разноцветные, и весь он в деревянных резных завитушечках – листики и ягодки как настоящие, и вкусно олифой пахнет.

– Пошли, говорю, с пуговицами мы потом доиграем, а сейчас мы их под кровать упихнём.

В кладовой и впрямь прохладно, в бочке грузди хрустящие, пахнут укропом, большим камнем придавленные, солятся потихоньку. Величаво стоит буфет, напичканный чем попало. Если покопаться, много интересного найти можно. Есть даже ящичек секретный, папка, когда его мастерил, думал, никто не догадается. А мы с Лялькой сразу нашли, только открыть не могли долго. Гвоздик подходящего размера искали, все папкины инструменты перевернули, за что были несправедливым образом наказаны.

– В ящике этом мы будем двойки твои прятать от Маруси, когда ты в школу пойдёшь.

Ну, прям уж и отличницей будешь.Какая из тебя отличница выйдет, ты даже слово домовой написать правильно не можешь. Какой я «дамовой», это дамские собачки или сумочки так называют, а мы в дамских сумочках не живём. Будешь спорить, раздумаю сидеть в чулане…

– Лезь на верхнюю полку, смотри, красотища какая!

Лялька любила рассматривать афиши разных фильмов, которыми были оклеены стены кладовой, особенно Тамару Сёмину в роли крепостной актрисы. Свет из маленького окошечка под потолком в аккурат падал на её белозубую улыбку. Крепостная актриса была в зимнем полушубке и с муфточкой в руках, вокруг неё искрился снег.

– Хорошо ей, лыбится, значит не жарко. Вот бы хоть на минутку местами поменяться, посмотрел бы я, как она в этой шубе в нашу жару улыбалась.

Лялька пухлым пальцем обводила контуры красавицы, загадочно улыбаясь в ответ.

– Ты, когда так улыбаешься, на дурочку похожа, нет не на актрису, ты на неё нисколечко не похожа. Нос у тебя курносый, как у меня, глаза раскосые и скулы монгольские, да и зубов у тебя столько нет. Ты даже ни на кого из родных не похожа. Может ты им не родная? Имён у тебя много, – домовой стал закладывать пальцы на своей мохнатой лапе, – «Лялька», «Пискля», «Татка», «Туся» и ещё как-то на Ф… Может, у тебя и фамилий много?

Девочка не слушала болтовню своего друга, она уже смотрела вдаль, сквозь театральную афишу, задумчиво улыбаясь.

Этот взгляд и в двадцать, и в тридцать, и в пятьдесят остался неизменным, разглядывая репродукции любимых художников, а особенно скульптуры великого Гудона, она уходила далеко вглубь произведения, безотчётно обводя пальцем контуры «Иоанна Крестителя», «Мольера», «Сабины».…Так же машинально брала в руки акварельные карандаши и начинала ими рисовать на стенах мастерской. За спиной стоял сам Гудон, его присутствие можно было почувствовать через покалывание на кончиках пальцев.

В эти минуты время останавливалось.

И только тихо сидящий в углу, молчаливый домовой видел загадочную улыбку Жана-Антуана и его задумчивый взгляд. Пластичные пальцы скульптора медленно обводили контуры рисунков на стене. Возле изображения своей дочери четырёхлетней Сабины он всегда задерживался.

–Несусветная глупость рисовать за дверью, только одной Ляльке известно, зачем она это сделала. Я всегда отодвигаю дверь, когда он приходит….

– Теперь я живу в Лялькиной творческой мастерской, здесь много деревянных скульптур, и мне не надоедает их разглядывать. Вспоминая счастливое с Лялькой детство, из памяти не уходит буфет. В чьих руках теперь этот уже антиквариат, какой домовой прячется за его красивыми дверцами?

Когда Лялька уехала из родного дома, мохнатый друг собрал все её тетрадки, рисунки, разноцветные пуговицы, театральную афишу и спрятал в потайном ящичке, а отмычку-гвоздик привязал к верёвочке. Так долгие годы разлуки ходил домовой с гвоздиком на шее, он и сейчас у него, а ящичек с сокровищами до сих пор хранит в своём мире, в невидимом, но реальном, мире домовых.

Дарёное, зубы не портит

Сидим, глядим друг на друга, песни поём грустные, жалобными голосами. «Мамочка, папочка, Надечка (это Лялькина сестра), придите скорее».

Лялька на кровати сидит, вся в красный горошек, – болезнь такая, корь называется. Окна плотными шторами занавешены, даже щёлочек не видно, ей больно смотреть на свет. Вокруг больной конфеты рассыпаны в цветных блестящих бумажках.

– Но мы (мы – это моя подружка Лялька и я, домовой, она зовёт меня лохматый) на них уже смотреть не можем, не то чтобы есть. Ни поиграть, ни гостей позвать, скукота-скукотища.

Стоит на столе бидон с молоком, хлоп, хлоп, ручкой по бокам.

– Это ко мне пришли, не бойся. Валяй, выходи, все свои. Я ей про тебя уже рассказывал.

Сначала показалась маленькая нога, в каких-то обмотках, затем – рука в рваной перчатке, а потом и всё тело вывалилось из-за бидона. От смеха Лялька чуть с кровати не упала, лохматый вовремя подушку подставил.

– Говорил тебе, в гости нужно ходить в приличном виде. Что, у вас в доме холодно? Ты бы ещё валенки напялил. Везде лето, а у вас зима наступила?

Гость переминался с ноги на ногу, вернее с лапы на лапу, смешно пучил глаза и смущённо улыбался.

– Так ведь это… у вас корь, а у нас тоже дети, боюсь быть переносчиком, перебежчиком, заразителем вобщем.

– Ага, а тряпки значит – антивирусная защита, чем больше нацепишь на себя, тем больше помогает?

– Ну да, вроде того, мне бабка говорила, против красной сыпи – красное надевать надо, отпугивает хорошо.

– А против желтухи – жёлтое, против бледной немощи – простыней белой обмотаться. Уйди Федя, от тебя в глазах рябит, боюсь глупостью заразиться, а это такая зараза, как привяжется, ничем не вылечишь. Боишься – сиди дома, нечего шастать по людям.

– Простите… я с гостинцем к больной.

Федя разжал свой маленький кулачок, оттуда вывалилась, успевшая растаять, липкая конфета.

– Вот…. Вчера угощали, а я сберёг для малышки.

– Фу ты, – выругался лохматый.

Лялька, успевшая оправится от первого взрыва хохота, потянула за красную обмотку на Фединой лапе. Домовой завертелся, закружился как юла на одном месте, потерял равновесие и упал прямо Ляльке в руки.

– Ну вот, теперь у тебя шерсть будет в красную крапинку, домой идти нельзя, будешь Ляльку веселить, видишь как ребёнка растешил?

Выручил Фёдора шум за шкафом. Сначала скрипнули дверцы, кто-то громко крякнул, и наконец, хриплый простуженный голос сказал:

– Пришли, выходи, в доме чужих нет, все свои.

Чинно и важно вышли двое почтенного возраста. Один –в меховом пальто с пушистым воротником, окрасом похожим на соседскую кошку и с таким же, как у неё, большим ворсом, в валенках на босу ногу. (Зрелище не для слабонервных). Другой – во фраке, и с бабочкой – на голой шее, и в домашних тапочках с помпончиками – на носочках.

– Добро пожаловать, Фрол Акимович, Евлампий Карлович! – засуетился лохматый.

– С полным почтением, и так сказать уважением позвольте полюбопытствовать, Фрол Акимович, у нас уже зиму объявили?

Тот хмыкнул себе в бороду со словами:

– Поживи с моё. – Залез в глубокий карман своего пальто и извлёк кулёк.

– Вот гостинцы, выздоравливай. – Высыпал конфеты на Лялькино одеяло.

– Кулёк чужой, заберу, взял у хозяйки на время, надо вернуть.

Вежливый Евлампий Карлович картинно раскланялся, развернул свой узелок из красного полотна. В нём оказались тоже конфеты.

– В наш магазин «Белочку» завезли, нас весь день угощали да угощали. Народ день домового празднует, одним словом, нас задабривают.

– Евлампий Карлович, за стенкой немцы живут, штруделем не угощали? – Не вытерпел лохматый. – Их мамаша в столовой работают, штрудель противнями к каждому празднику таскают в дом.

Федя выпутавшись, наконец, из вороха тряпок, прокричал:

–Дарёному в зубы не смотрят, то есть дарёное зубы не портит, вобщем, ешь и толстей!

Лялька, уставшая от шумной компании и обилия подарков, начала дремать. Сквозь опущенные веки, она уже в полусне видела мелькание красного полотна, которое принёс Евлампий Карлович. Домовые, взявшись за четыре угла красного платка, образовали купол. Уверенными голосами они запели:

– Корь,краснуха – старая старуха,

По гостям ходила,

Заразу разносила,

Выйди из ребёнка!

Красной шалью заклинаем,

Садись на один конец,

Другим прикрывайся,

Забирай платок,

И скорей убирайся!

После песни каждый притопнул ногой,выкрикивая:

– «Вон!»

Утром Лялька проснулась здоровой, и совершено ничего не помнила.

УХОЖУ, УХОЖУ, УХОЖУ

– Хочешь, я научу тебя прятаться? Это очень просто, нужно закрыть руками глаза и три раза сказать «ухожу!». Не балуйся, это серьёзно говорят.

Сам домовой попытался продемонстрировать, как это делается, но у него не вышло. Испуганно он стал сворачиваться в клубочек, крутиться вьюном, искры телом выбивать, всё напрасно. В ужасе он кинулся за шкаф.

– Да иди же сюда, несносная девчонка, видишь, беда у меня, как же я от людей прятаться буду. Это вчерашняя тётка меня сглазила, точно, всё смотрела на меня и повторяла: «Кошку, что ли завели, пушистая какая, наверное, породистая».

Я бы показал ей породистого домового, встал бы в полный рост, да как крикнул: «А ну, тётка, иди домой,там у тебя каша сгорела!».

Да не положено нам без нужды пугать.

– Куда собралась, Лялька, иди, спасай! Выручай! Лечи! Делай, что хочешь, только верни мне способности, силы верни! Ох, слабею, тошнит что-то, голова кружится… Да не я съел все эти восточные сладости, что я их – никогда не видел? Ты слышала, как я ночью чавкал, что я невоспитанный какой-то, я их тихонько ел, – проговорился лохматый.

Понимая, что попал впросак, домовой сам неожиданно для себя выпучил свои огромные глазищи и осторожно запел:

«Бывают дни весёлые

Семнадцать дней не ел,

Не потому что нечего,

А просто не хотел…»».

На минуту он даже забыл о своем несчастье, – подбоченясь, стал подёргивать плечами и выстукивать своими маленькими пяточками что-то наподобие чечётки. А потом, одумавшись, заорал:

– Что стоишь? Тащи столовые ложки, окунай три раза в воду и этой водой меня умывай. Да не пей сама! Умывай мою личность и подолом своего платья вытирай. Ох, ничего не выходит! Давай вторую попытку испробуем, собирай с окошек слёзы, да поспешай, миленькая, страшно-то как без силы остаться, теперь этими слезами меня умывай. Опять ничего! – застонал домовой. – Пробуем третью попытку – самую надёжную. Неси, Лялька, свою красную ленточку – почему у тебя нет красной ленточки? Тогда тащи своё красное платье в горошек, быстрей!С платьем расправились в две секунды, было платье – стали красные полоски в горошек. Наспех перемотав ножки стула красными лоскуточками, лохматый втянул голову в плечи и стал носиться вокруг стула со словами «ухожу, ухожу, ухожу»… дойдя до крика, сел на пол и разрыдался.

– Уйду в «папкин буфет» и никогда оттуда не выйду. Прощай, Лялька!

Вечером Лялька принесла лохматому сладкие лепёшки, она долго уговаривала его показаться, рукой разгоняя чёрную пустоту, тщетно вглядывалась в глубокие ящики буфета.

Утром она снова кинулась в чулан, где величаво возвышался деревянный буфет, когда-то мастерски сделанный её отцом. Тарелка с лепёшками осталась не тронутой…. Каждый день Лялька сидела возле буфета, пытаясь увидеться с другом, а он всё не приходил и не

приходил.

Тёмное небо нависло над Лялькиной головой, ей нужно пройти несколько километров. Маленькие домики с потухшими окошками, в них нет смысла стучаться, даже если они из детства. Кто-то предвещает ураганный ветер с осадками. Надо идти быстрей, торопись, подгоняет она себя, надеяться не на кого. И вдруг – крик за спиной: «Беги, снежная лавина, она поглотит тебя»!

До боли в сердце знакомый голос….. Нет, это ей не показалось, за спиной выросла ледяная скала, на ней – маленькие детские фигурки скользят по уступам, падая вниз, но не до самого основания. Ей нужно спасти их…

Чьи-то тёплые ладошки закрывают её глаза, тот же знакомый голос шепчет:

– Повторяй за мной – ухожу, ухожу, ухожу.

Испуганная Лялька удивлённо уставилась на домового, у которого по щекам текли слёзы. Она не могла понять, это сон или явь, осторожно потянула за лапу мохнатого друга и удовлетворённо заулыбалась.

– Тебе ещё рано смотреть взрослые сны, – проворчал лохматый. – Со многим в жизни придётся столкнуться, ты сейчас видела во сне только одну из форм человеческой подлости и конечно ничего не поняла…. Как хорошо, что ты ещё маленькая.